Вероника Владимировна Шелленберг
1. ***
Пока клубится бурый лес осенний
и листопадом взгляд заволокло,
пока мы не отбрасываем тени
сквозь дымчатого воздуха стекло,
пока неясны наши очертанья
и не подведена ещё черта
рекою, поглощающей названья,
различия, приметы, имена...
пока мы не бросаем слов неправых,
условимся на этом берегу
о времени, о месте и о главном,
о том, о чём сказать я не могу.
2. ***
Нашла я подкову на счастье,
и, судя по форме подковы,
счастье - точно не птица,
определённо не лошадь,
да разве могла бы лошадь
от вас улизнуть незаметно?
С тех пор брожу я по свету
с диковинною находкой...
Кому примерить подкову?
Не ты ли счастье, постой-ка!
Не ты ли счастье? Не ты...
А счастье мелькает некстати,
пугая чем-то знакомым,
суровым, как наши пейзажи:
ива, дорога, пурга.
И мне заморские страны
подмигивают лукаво,
качается одиноко
сверкающая дуга.
Подкова моя, подкова...
Излучина в час рассветный,
извечный час расставанья...
Объятия смуглый серп.
Острый - зачем уходишь?
Тонкий - зачем? Не знаю...
И от улыбки Млечной
исчезающий след...
3. ***
Тёмная улица удивлена,
Круче вздёрнуты брови арок:
"Опять она?
Идёт одна,
И вид её - жалок,
Заснеженная спина сутулится
И даже дрожит..."
Фыркнула, отвернулась улица,
Погасив этажи.
Улица, та, что со мной когда-то
Потягивала вино заката,
Теперь
Пренебрежительно цедит сквозь марлю ветвей
Не вино, так - жидкий кисель,
Обсосанную косточку солнца
Выплёвывая далеко на запад.
И мне бы стать стройной, серьёзной,
И коротеньким "не люблю, нет!"
Перешибить асфальтово-мёрзлый
Её хребет.
Крикнуть, да так, чтоб разжались корявые пальцы фонарных столбов,
Выпустив небо, машущее облаками:
"Зачем
Ты целое лето трезвонила мне про любовь
Зелёными
тополиными
колоколами?!"
4. ***
С тобою разными путями
слетелись на один огонь.
Щетина колется... Николь...
Никольский...
Набережной камень
дворцовый, строгий и - родной.
И ветра нет, как будто не
Санкт-Петербург царит внутри нас,
но поле грозное открылось
дарующей ладонью мне,
тебе... Ни завтра, ни вчера
по расписанию - случайность.
Вот так плывёт морская чайка
в колодце серого двора...
Морская чайка или я
Неве роняет, холодея,
крик времени. И это время
смыкает острые края.
5. ***
Сжала кулак -
Каменное кольцо раскололось
Агатовое.
Вскрикнула так, -
Будто бы свой каменеющий голос
Проглатывая.
Третью неделю не звонится, да? -
- Жива ль ещё я?
Я - телефонные провода
В душу вживляющая,
Я - в телефонной нервной сети -
Пульс.
Сотый раз досчитала до десяти...
Перебешусь...
Но чувствую каждый вечер -
Ещё чуть-чуть -
Пульсировать будет нечем.
Перетужу...
Это ли жуть...
Это даже смешно...
Живу - похохатывая.
И, наконец, жалко только одно -
Кольцо агатовое.
6. ***
Когда воздушные-воздушные,
воздушные и непослушные
по небу шарики...
зачем
светло и душно мне?
Я за руку тебя - "А раньше мы..."
А детство - выдох наш оранжевый,
легчайший выдох наш оранжевый,
большого неба
вдох.
У детства имени не спрашивай.
До синевы глаза обветрены.
Смотри - он вырвался и нет его, -
большого неба
вдох.
7. ***
В такой погожий вечер
особенно печально
глубоководным рыбам
в глубоководье плыть...
Пучина мировая
и не подозревает,
что ласковое солнце
на свете может быть,
малиновые мальвы
бутонами качают,
и яркие шафраны
глядят в моё окно...
...а в Марианской впадине
и сыро, и темно.
Глубоководным рыбам
заплакать бы с надрывом,
но чем помогут слёзы
в воде и под водой?
Поэтому такие
у рыб глаза большие,
как блюдца из сервиза
с каймою золотой.
8. ГРУСТНАЯ СКАЗКА,
ПРИДУМАННАЯ РАННИМ УТРОМ
Бывают тёплые страны,
там солнце близко,
бродят жирафы, слоны...
Бывают холодные страны,
солнце там далеко,
снег, белые медведи.
А есть совсем-совсем холодная страна,
чужая страна.
В ней - ни снега, ни солнца,
в ней живёт Мастер.
Так почему
светлее светлого в этой чужой стране?
Живое море
там застывает в лёд.
Лёд становится, как стекло,
из стекла
Мастер делает окна.
9. ***
Нам за просто так секрет достался,
знаем это только мы с тобой:
под забором лаз образовался,
где шныряет пёс сторожевой.
И за две холодные тефтели
увидали мы на самом деле,
как на стройке грузят кирпичи,
как укладывают их рядами...
Обо всём об этом ты молчи
бабушке и маме!
Мы с тобой уже всё лето дружим,
тайну я хочу тебе открыть:
если быстро пробежать по лужам,
можно ноги и не промочить!
10. ***
Подумать только: жёлтые, как в детстве...
бордовые, багряные, как в детстве...
и охристые... вот слова какие
с деревьями я вынесла из детства.
А ничего с тех пор не изменилось!
Всё, что летело, пело, жглось, кружилось
и смешивалось на земле пахучей,
став гнётом прошлогоднего листа, -
бордовым да багряным назовётся,
забудешь, - всё равно к тебе вернётся,
попросится обратно,
на уста.
11. ***
Он появляется из Тама,
На нём помятая пижама,
Глядит на брошенную книжку,
Кряхтя, берёт её под мышку,
А дальше - ручку, ключ, тетрадку
И начатую шоколадку,
Две бигуди, расчёску, ложку,
Всего-всего, но - понемножку -
Один шнурок, пакет изюма
И водолазку от костюма.
И всё несёт в Там-Там таёжный,
Найти который невозможно.
Ты утром спросишь: "Где ключи-то?"
Там... там, где тьмою всё покрыто,
И портмоне из рыжей замши -
Я точно знаю - Там же, Там же,
Всё где-то Там... А гость наш странный
Забил на это гвоздь диванный.
Сидит и кормит шоколадом
Кого не надо, где не надо.
А рядом - Тамошняя дама -
Звезда гарема из Там-Тама
Ему нахально строит глазки
В моей зелёной водолазке.
12. ***
Из тамбура в табор,
из тамбура в табор,
звенящая тара пустых разговоров
разбита о станции,
брошена там,
и остаться бы...
Нет!
Улетает скорый.
Не там и не здесь я,
не здесь и не там я,
метания
целенаправленный танец,
копья
леденящее пение -
где я?
...а надпись "Опасно!"
кричала: "Останься!"
Но поздно и ясно -
вокзалов не будет.
Вокзалов не будет, не будет, не будет...
О лезвия звёзд
заостряется путь мой.
13. СЛУЧАЙНЫЙ ВСТРЕЧНЫЙ
Он возле нас остановился,
корнями сразу в землю врос,
а разговор, как птица, вился
то бестолково, то всерьёз.
О чём в ветвях его свистело
и пело птичьим языком?
Но что-то в лицах просветлело,
запрятанное глубоко,
и захотелось пробежаться
по косогору и в овраг...
Упасть на землю, разрыдаться,
и радоваться... Просто так.
14. ***
Убереги, Господи, от сумы и тюрьмы,
укороти список моих утрат,
вынь меня из похмельной тьмы...
А первая рюмка идёт на "ура",
а вторая, прицепом, "уж будь добра",
а третья... третья берёт взаймы
у завтрашнего утра
светлую головушку,
лёгкую ладонь,
лодочку-походочку,
глаза-огонь,
а ещё с мороженым хрустящий рожок
забирает за должок.
Да было бы перед кем прогибаться в долгу!
Укороти, Господи, список моих потерь.
Но четвёртая рюмка шепнёт: "Ещё не теперь,
повремени, вернуть помогу
светлую головушку,
лёгкую ладонь,
лодочку-походочку,
глаза-огонь,
а ещё с мороженым хрустящий рожок
забирай на посошок".
Опять наобещала, опять не отдала,
И на пятой пятерня прилипает, как смола,
на шестой всяк сверчок забывает свой шесток,
и ещё, ещё, ещё, ещё один глоток.
И... где же ты, головушка?
Где же ты, ладонь?
Лодочка-походочка,
глаза-огонь...
С тихим хохотом и свистом смутная слеза:
где у этой тройки быстрой
золотые тормоза?!
А последняя рюмка
из такой выползает тьмы,
что шевелятся волосы на голове у неверующего Фомы,
разлепляются губы, силясь произнести
давно забытое имя:
Господи, пронеси!
Господи, пронеси мимо.
А последняя рюмка
по-своему щедра.
К бедному человечку
по-своему добра.
А последняя рюмка
не спросит ни гроша.
Всё, о чём она горит, -
душа, душа, душа...
15. ***
Мелочь, пустяк, безделушка, нефритовый срез, -
тесный браслетик, ловушка для женского пульса...
под каблуками апрель завертелся быстрей...
ах, только бы
не опоздать и не поскользнуться!
Разве так было? Когда? Ностальгический ток
жилы обжёг, да на голых запястьях угас он.
Где-то теперь мой потерянный край, уголок?
Как в завершении писем твоих уголок,
в самом конце почеркушкой пера -
Жизнь прекрасна!
Это в предчувствии остром ты крикнул - живи!
Будто бы знал, как чужая весна безответна...
Необязательный, светлый постскриптум любви,
даже на письмах сожжённых -
постскриптум любви,
даже за письма сожжённые, даже за это.
16. ***
Звоном,
рассыплется звоном
туго натянутый бубен
антициклона.
Будет гроза...
Томительное ожидание взмаха.
Леса
ещё освещённая полоса,
путника
смирительная рубаха.
17. ***
...на Урале тонкий снежок
стёкла обжёг...
сквозь Кордон и Кунгур
сквозь Курган
тот же рыжий вокзал
занимает вакантное место заката.
И опять виновато
станционный смотритель от дочери ждёт письмеца.
На скорости
не разглядеть
лица.
18. ***
Хоть бы дым из трубы,
хоть бы кто покурить
появился в проёме дверном освещённом, хотя бы
баба
коромыслом счастливо распятая шла за водой...
И собаки за ней или дети гурьбой,
да откуда здесь дети?
Покосившихся хаток
бесплодное небытие...
Только тёмный огонь,
заблудившийся тёмный огонь
утекает рекой, отражая
огоньки, огоньки, огоньки
с опозданьем на тысячу лет.
19. ***
Храму во имя Живоначальной
Троицы в Троице-Лыково,
стоящему на берегу
Москва-реки...
Волны времени, как прежде,
Бела Лебедя качают
от отчаянья - к надежде
Троицы Живоначальной.
В глубь Серебряного Бора,
в ширь московского простора,
в наши души льётся звон,
даже если разорён
храм... В пустыне колокольни
небо... Небо видеть больно...
Льётся, льётся тихий звон...
Господи! Прости гордыню!
Звёзды кроткими свечами
окружают Храм во имя
Троицы Живоначальной.
Господи! Даруй смиренье!
Даже если храм разрушен,
из него растут деревья,
будто праведников души.
Сгинем мы... Уйдут другие...
Но на свет из тьмы печальной
нас возносит литургия
Троице Живоначальной.
20. ***
Похолодание. Сад в столбняке,
Не шелохнёт побелевшей рукою
Тополя. Быстро иду налегке,
Будто движеньем своим успокою
Страх одиночества у голубой
И полинявшей садовой скамейки, -
А снегопад вкруг меня, как конвой, -
Не отыскать ни единой лазейки.
Поздно для нежности, но и вдвойне
Поздно для злости. Грустней снегопада
Снова обнимешь меня в тишине -
Холодно... Но вырываться не надо.
21. ***
Острее тоска такая,
когда и причины нет,
будто бы, окликая,
плачется кто во след...
И в этот момент... лоскутный
мир мой трещит по швам,
и холод из ниоткуда,
и странно, что я жива...
А вдруг разорвётся ветошь,
а там серебрится пустошь...
Исчезли стороны света,
и это ещё не ужас,
и где же твои тамтамы?
Отгрохало. Отбренчало.
И ты один. Ты один там.
И это ещё начало.